Чем закончилась история создателя бессмертного мема "тебе в голову выстрелить, придурок?!"
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
Помните, да? Машина Шойгу, с сиреной, водитель не уступил и раздалось бессмертное "тебе в голову выстрелить придурок?!" Ролик попал в ютуб, общественность всколыхнулась, выяснилось что в машине Шойгу самого Шойгу небыло, а был водитель непонятно куда ехавший.
Так чем все закончилось?
Закончилось вот чем, цитирую:
"Водитель главы МЧС РФ Сергея Шойгу, угрожавший на МКАД автомобилисту выстрелом в голову, ушел от ответственности. Следствие не усмотрело в действиях VIP-шофера состава преступления. Таким образом, министерский водитель-хам, который, по некоторым данным, даже не был уволен с должности, вообще не понес никакого наказания".
Та-та-та-та! Занавес.
Последний раз редактировалось BATMAN; 06.07.2011 в 01:36.
За первый квартал 2011 количество нищих увеличилось на 2,3 миллиона
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
В первом квартале 2011 года число россиян, чьи доходы ниже величины прожиточного минимума, увеличилось с 20,6 до 22,9 миллиона человек по сравнению с первым кварталом прошлого года, свидетельствуют данные Росстата. При этом эксперты говорят, что эти данные несколько занижены, а нищих в России еще больше.
Рост числа бедных эксперты объясняют, прежде всего, резким ростом — на 17% — величины прожиточного минимума (на 7% выше инфляции): с 5518 рублей в первом квартале 2010 года до 6473 рублей в первом квартале 2011 года из-за роста цен на продовольственные товары и услуги: слабый рост доходов и зарплат дал хорошую подпорку для роста бедности.
Также стоит отметить, что месяц назад российские журналисты пришли к выводу, что рацион среднего россиянина примерно схож с пайком, который был положен пленному немецкому солдату во Вторую мировую войну. А по многим пунктам «программы питания» современные россияне питаются даже хуже немецких военнопленных. Чтобы это доказать, корреспонденты издания «Маркер» сравнили солдатский паек для немецкий военнопленных и потребительскую корзину, разработанную отечественными чиновниками для россиян.
Так, среднестатистический россиянин, по мнению чиновников, должен съедать по 366 грамм хлеба или макарон в день. При этом в 1941 году паек для немецкого военнопленного, содержащегося в местах лишения свободы или в пути следования, составлял почти вдвое больше - 600 грамм. В пересчете на день немцы получали в три раза больше рыбы, немного больше овощей, а также вчетверо больше «соли, чая и специй».
Зато в продуктовом минимуме у россиян появились фрукты - по 63 грамм в день, яйца и молоко, чем немцев обделили. Россиянам также положено в два раза больше мяса, а москвичам - почти в три.
Можно порадоваться и за то, пишет «Маркер», что россияне должны получать, по мнению властей, на 40 грамм больше сладкого, чем немцы в дни войны, а также потреблять на 16 грамм больше масла. Хотя в пайке немцев, в отличие от общероссийской корзины, присутствовали еще и мука, томат-пюре, а в лучшие времена и горох, фасоль, сухофрукты и кофе.
Корреспондент «Новой» проехала по Мордовии, где на 10 поселков приходится 17 тюрем, а зоны оказываются градообразующими предприятиями
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
Центральный экспонат Музея УФСИН по Мордовии — исторический макет «ветки» со всеми зонами, бараками и лесоповалами
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
Поселок Сосновка: колючая проволока — привычный фон
В местах лишения свободы в России сидит около 900 тысяч человек. Их охраняют, перевоспитывают, лечат, учат и водят строем 350 тысяч сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний — количество, равное населению областного города типа Белгорода или Архангельска. Столица нынешних лагерей — Мордовия. Здесь растет уже четвертое поколение охранников, колючая проволока стала привычным бытовым фоном, и еще недавно даже детские сады были частью Системы исполнения наказаний. Вор в законе
— А вы почему без администрации ходите? — Зоя Александровна* выпрямляется над грядкой. — Я с вами говорить не уполномочена.
Зою Александровну встречаю на огороде. Рыжая, в красной майке, она возится с помидорами в трех метрах от забора зоны. Заговариваю, спрашиваю, не на вышке ли она служит.
— Что-о? Ты с подполковником разговариваешь, какая вышка!
В женской колонии ИУ-2 поселка Явас Зоя Александровна проработала 27 лет, большую часть — начальником отряда (своего рода пионервожатой для зэков). На нее дважды шли с ножом, много раз, освободившись, писали письма и до сих пор передают приветы из зоны. Работала в удовольствие. «Сколько лет уж на пенсии, а пришла бы на зону, окинула взглядом и сразу поняла, что надо делать, с кем разговаривать. Заключенные — они как река, берега у которой — режим. Большинство течет, не отклоняясь от течения. Мы работаем с теми, кто бьется о берег».
По ее наблюдениям, те, кто больше всего возмущаются режимом, чаще всего возвращаются на вторую ходку. «Они мне говорят: ой, какой у вас суп плохой. А я им: мой суп, милая, — дома. Я в семь утра убежала на смену, ночью приду — мой суп сварю. А это — твой, пожизненный твой суп, пятый раз ведь идешь».
Пару часов назад молодой начальник отряда говорил мне, что не понимает, зачем зэкам такой мягкий режим: «Я бы их кормил раз в день и избивал раз в неделю, чтобы помнили, суки, что натворили».
Зоя Александровна другая, ей своих жалко: «Они сидят — а на воле родители умирают, мужья уходят. У мужчин в комнаты свидания — очередь, а у нас — свободно, всегда пожалуйста». Спрашиваю: черствеешь ли от работы?
— Посмотри на меня. Я жесткая? — с угрозой говорит Зоя Александровна, и мне немедленно хочется начать божиться, что нет. — Хотя с некоторыми иначе нельзя.
— А если вора в законе привезут?
Зоя Александровна молчит. Наклоняется, срывает с грядки стебель укропа. Колышется на ветру нежная зелень, парит водяная дымка над грядками, серебрится позади колючая проволока.
— Вор в законе, говоришь… Я зэчкам так объясняла: здесь вор в законе — это я.
И она с хрустом ломает сочный стебель. Ветка
ЖХ-385 — аббревиатура, которую нельзя расшифровать. Это 17 зон, разбросанных в десяти поселках на западе Мордовии: мужских, женских, пожизненных; для иностранцев, сотрудников милиции, ВИЧ-инфицированных… 700 км от Москвы, 200 — от Саранска, и ты оказываешься в мире, четко разделенном на «осужденных» (13 тысяч) и сотрудников УФСИН (6 тысяч на 68 тысяч жителей).
Центр мордовских зон — поселок Явас. Хотя за пределами Мордовии по песне Галича и мемуарам Сахарова больше известна Потьма, железнодорожная станция на въезде в район лагерей.
Поселки к северу от Потьмы зовутся «веткой». Еще недавно все сообщение здесь шло через железнодорожную ветку Потьма — Барашево. В 2006-м ее разобрали. Официально — по нерентабельности, на деле, рассказывают местные, — в цветмет.
Говорят, пропажу обнаружили только прошлым летом, когда в Потьму пришел состав МЧС с оборудованием для тушения лесных пожаров. Главу УФСИН Мордовии Виктора Малькова отправили в отставку без объяснения причин. Первый раз за многие годы Система дала сбой. Больше Система сбоев не дает.
«Система» — главное понятие «ветки». Труд, отдых и быт поселков контролирует Система исполнения наказаний. Ей принадлежат зоны, жилые дома, больница, библиотека, гостиница, Дом культуры, кафе, магазины, единственная газета.
Только в 2005 году УФСИН передало на баланс муниципалитета дороги, водопровод, часть жилых домов, школу и детские сады. До этого Система была полностью автономна. Платила зарплаты и пенсии, прокладывала шоссе, строила жилье. Валила лес, пекла хлеб, выпускала газету, учила детей. Как не без гордости говорят в Явасе, до 2005 года «детские учебные учреждения были частью Системы исполнения наказаний».
Про Систему слагают стихи в единую для сотрудников и заключенных газету «Дубрава» («Обновляется система полностью,/Совершенствуясь день ото дня,/Пусть и не с огромной скоростью,/Но и не теряет время зря»), у нее есть собственные идеология и кодекс поведения.
На «ветке» Система держит то, что уже давно отпустила федеральная власть. Здесь нет преступности (хотя участковых всего три), а рэкет (родственники бывшего главы района, по словам местных) контролирует только мелкий бизнес. В сравнении с поселками где-нибудь под Тамбовом или Саратовом пьют здесь меньше, работают и рожают больше, безработицы и наркомании практически нет, численность населения не менялась с 1940-х годов. Здесь уверены в будущем. Как говорят в Явасе, завод может закрыться, фирма — обанкротиться. Зона — вечна. Полосатики
«Потьма» по-мордовски — «далекое, скрытое в лесу место». Логичным образом в 1931 году в этом месте возник Темниковский исправительно-трудовой лагерь, в 1948-м его сменил Дубравлаг НКВД. Сюда по очереди шли эшелоны меньшевиков, троцкистов, каменевцев, зиновьевцев, бухаринцев, тухачевцев, раскулаченных крестьян, пленных немцев.
В 40-е в мордовском филиале ГУЛАГа сидели до 26 тысяч человек. На вопрос о захоронениях местные наугад машут в сторону леса. Кажется, от тех времен осталось особое, глухое беспамятство и нежелание ворошить прошлое, оставшееся в лесах.
После смерти Сталина «ветка» стала одним из немногих, а потом единственным местом, где сидели по статьям о государственных преступлениях.
По 58-й статье давали 25 лет и полосатые робы, поэтому диссидентов в Сосновке называли «полосатики». На стенде «Горькая память и боль» Музея мордовского УФСИН (между стендами «Первые шаги Темлага» и «Международное сотрудничество») выставлены фотографии ссыльных: Ольги Ивинской, Ариадны Эфрон, Натальи Сац, учетные карточки Андрея Синявского, Юлия Даниэля.
— А люди-то какие были: культурные, вежливые, — говорит Ольга Антоновна. — Идешь по зоне — красиво, чисто, все здороваются. Интеллигенция, как вы думаете! Это сейчас шаромыги одни. Как 58-ю статью отменили, так у нас в колонии совсем плохо стало.
Полдень, над селом Сосновка повисло облако жара, на огороде скукожились помидоры. Сидя на лавочке, Ольга Антоновна мечтательно вспоминает, как «обслуживала» на зоне диссидентов. О пользе закона
— Сотрудник, хоть в 30-е, хоть сейчас — это не какой-то зверь и садист. Он строго следует законам. А законы уже на совести тех, кто их пишет.
С главой совета ветеранской организации УФСИН, полковником Геннадием Вотриным, разговор не клеится. Я упорно не могу попасть в тон. Кажется, что слова у нас общие, но логика языка иная.
В 1980-х Вотрин возглавлял специальную лекторскую группу политотдела. Вел политзанятия у сидевших в Мордовии диссидентов, рассказывал о мировой обстановке и политике партии поэтессе Ирине Ратушинской, будущему израильскому министру Натану Щаранскому.
Говорит, что считает их взгляды ошибочными и искренне пытался переубедить, хотя и понимал, что сами они — «люди порядочные, высокообразованные, верные идее и слову».
— Уважали, значит?
— Делал свое дело. Уважал — это эмоции, а эмоции — это что-то интимное. Следующий шаг — уже связь.
— Но работа-то нравилась?
— «Нравиться» — лирика. Гражданская философия. — Вотрин смотрит на меня с презрением. — Я не об удовольствии думал, а о законе. Осужденным надо дать, что положено, а потом спросить, что положено.
Слова «закон» и «право» слышишь в системе постоянно. По словам детского психолога Юли Куновой, здесь даже дети вместо «я хочу» говорят «я имею право».
«Ветка» кажется анти-Кущевкой. Вся власть здесь принадлежит закону и его представителю — Системе. Экономическое сращено с силовым, термин «диктатура закона» — буквален. Правда, это законы, по которым подавляют и наказывают. Кажется, они просачиваются из-за забора зоны и накрывают собой окрестности. За порядок!
— Потьма — ворота нашей зоны. Сюда попадает каждый, кто приезжает к нам в Дубравлаг. Выпьем же за первую, я бы даже сказал, самую гостеприимную станцию наших лагерей!
За Потьму замполит Олег пьет стоя, но — квас. Сегодня у него смена, из колонии выскочил «на минуточку, пока этап не пришел».
Остальные уже на пенсии и пьют самогон. Все пятеро отработали в Системе лет по 40, разъехались, но пару раз в год собираются здесь, в доме на окраине Потьмы, у старшего — Феликса Александровича, вспомнить службу и поговорить за жизнь.
— Сын у меня в Систему не хотел, так я его силой засунул, — кипятится самый младший из пенсионеров Анатолий Петрович. — Все теперь сделаю, чтобы его вытащить. А то квартир нет, денег нет. И хрен бы сам, но жене что говорить будет?
— Так вам работа не нравится? — уточняю я.
— С отморозками работать — да разве приятно?!
— Тогда зачем сына «засовывали»?
— Сам 30 лет отработал. Я хотел, чтобы традиция была.
— Но сын же не хотел!
— Да все равно бы пришел, — отмахивается он. — Больше некуда. У меня и старшие оба здесь.
Сходятся на том, что работа в Системе «тяжелая, но почетная», а осужденные совсем распустились («Им что гражданин начальник, что дядя Ваня»).
— В наше время сидели кто? Крестьяне, рабочие, токари, если городские. А сейчас? Бездельники одни. Наркоманы, алкоголики.
— А еще это… Гуманизм, демократизация, — добавляет Иван Сергеевич.
— В наше время в столовую ходили строем, шагом марш, — вздыхает Сергей Викторович. — На развод — строем, на обед — строем. Две недельки походят — на полгода дисциплины хватает. Мы своих заставляли песни петь. А сейчас…
Все сходятся на том, что дисциплина — это хорошо. Пьют за порядок, закусывают стрелкой зеленого лука («Только что с огорода»).
— А вы знаете, что 23 декабря 2012 года конец света? — меняет тему Иван Сергеевич.
— Да ладно, — отмахивается Феликс Александрович. — Я раньше тоже верил. А потом подумал: ну как, интересно, на Страшный суд 10 поколений встанут? Они же не поместятся! Да и кому они тут нужны? Брехня это всё, и попы выдумали. Производственный роман
— Наша колония 10 лет передовое знамя держала!
В доме Феликса Александровича продолжаются посиделки, и бывший начальник отряда Сергей Викторович пускается в воспоминания. Первым вспоминает местную легенду — бывшего начальника колонии Якова Борисовича Иоффе: «Еврей был, но справедливый».
— Вызывает он меня однажды в новогоднюю ночь, говорит: «Надо за третью смену 6 тысяч кв. метров калориферов дать. Ставь отряду задачу». Я ему: «Яков Борисович, это невозможно!» А он мне: «Было бы возможно, я бы тебя не приглашал». Ну собираю отряд, говорю: «Братцы, сделаете — всё, что могу, дам: кому передачку лишнюю, кому свиданку».
— Но по закону? — строго перебивает Анатолий Петрович.
— Но по закону. Всю ночь работаем, 6 утра уже, вижу: ну, бля, не успеваем! И тут зэки говорят: «Хозяин здесь». Выскакиваю, говорю: «Яков Борисович, 4 тысячи сделали, лучшего завод за смену никогда не давал». Он бровь поднимает, — Сергей Викторович отирает пот со лба, — а мне прям плохо делается. Ну, думаю, была не была. Все равно 31 декабря нельзя было третью смену выводить, какая разница, до 8 или до 9 утра проработаем? Будем до девяти!
— Успели? — ахает кто-то.
— Успели. — Волосы на лбу рассказчика промокли от пота, руки дрожат. — Яков Борисович мне и говорит: «Я ж тебе обещал, что сделаете». А потом встал на выходе и каждому осужденному — петух не петух — руку пожал. Вроде как Суворов.
Все восхищенно молчат. ГУЛАГ 2.0.
«…За 2010 год получено: мяса в убойном весе — 214,96 тонны, молока — 2 277,9 ц, яиц — 330,9 тыс. шт. Свинопоголовье увеличено с 3476 до 3571 голов. Реализация сельскохозяйственной продукции составила 34,5 млн руб…»
Цитата — не из газеты «Сельская жизнь», а с сайта мордовского УФСИН. Там же — прайс-лист: «кухонный уголок» — 9 тысяч рублей, «ограда могильная» — 1340, «полка под икону» — 300, трусы мужские — 2019 рублей за 43 штуки. Оконные блоки, мебель, мотыги, решетки, рабочие комбинезоны, халаты, постельное белье…
По информации с сайта, в прошлом году мордовское УФСИН выпустило товаров на 472 миллиона рублей. Только 39,5% из них — на нужды самих колоний.
Пик экономического процветания в Мордовии пришелся на 70-е. Тогда, вспоминают местные, колонии были на пятом месте по объему производства в стране. На зонах валили лес, мастерили мебель, шили шинели, доили коров.
В 90-е, как и по всей стране, бюджетных денег ждали по полгода. Зарплату выдавали хозяйственным мылом, растительным маслом, водкой и хлебом из тюремных пекарен. Тем не менее Система действовала. «Когда заводы стояли — мы работали», — формулирует нынешний глава мордовского УФСИН Олег Симченков.
Под новый тип экономики Система адаптировалась быстро, когда уменьшился госзаказ, вместо армейской формы начала шить спецодежду. Сначала компании боялись работать с зонами. «Но потом видят: качество у нас есть, а праздников может и не быть», — говорит бывший маркетолог УФСИНа Андрей.
Чем дольше слушаешь, тем яснее понимаешь: Система — идеальная корпорация. Здесь вовремя платят зарплаты и пенсии, не бывает забастовок и банкротств, сюда не придет рэкет. Это своего рода модернизированный ГУЛАГ. Лишенный «троек», «перековки» и доходяг, он остается субъектом экономики, более устойчивым, чем многие другие.
По словам Симченкова, стоимость товаров, выпущенных с начала этого года, — 276 млн рублей, чистая прибыль — 12 миллионов, план перевыполнен на 10%.. Симченков вообще с удовольствием рассказывает об ассортименте, росте заказов и вводе второй смены. Когда же речь заходит о перевоспитании заключенных, он начинает скучать: «Трудовое воспитание — один из способов исполнения наказаний». Там, на воле
Если послушать других сотрудников, жизнь на зоне кажется сплошной пионерской зорькой: смотр самодеятельности, конкурсы «Мисс колония», музыкальный фестиваль «Формула любви»…
О работе с «осужденными» в Мордовии говорят в терминах педагогики, начальника отряда сравнивают с воспитателем или психологом, в крайнем случае — «с мамой родной». В местной газете «Дубрава» публикуют фамилии славных династий, давших Потьме уже три поколения надзирателей.
— Значимость своей работы чувствуют сотрудники. С теплом вспоминают осужденных, с которыми трудились, которых направляли, — говорит основательница Музея УФСИН Валентина Федоровна Бабушкина. — С родственниками беседуют, душу отогревают, депрессию стряхивают.
— Я в колонии быстро адаптировался, — объясняет бывший сотрудник Андрей. — У родителей крыльцо на зону выходило. Потом интернат. Ходим строем, встаем по звонку. Ночью проснешься — половина пацанов плачут, что от сиськи оторвали. Затем техникум, армия. Привык.
О том, что заключенные полностью подневольны, сотрудники не вспоминают. В Явасе кажется, что свобода — понятие вторичное. Местным не важно, чем зарабатывать на жизнь: доить коров, строить дома, тачать болванки, сторожить людей. Работу вне зоны явасские иногда называют «там, на воле». Освобождающиеся зэки частенько говорят сотрудникам: мы-то откинулись. А вам еще сидеть. Сфера услуг
— Видите, прогулка у них вечерняя, скоро отбой. — Учительница Татьяна Васильевна ставит чайник, высыпает в тарелку печенье, поглядывая в окно кухни. За фиалками в горшках виден белый кирпич бараков, караульные вышки, колышущееся на ветру тюремное белье. Двое зэков курят, присев у стены.
Всю жизнь Татьяна Васильевна живет с видом на явасское ИУ-11. В ее детстве «запретка» вокруг зоны была уже (одна из соседок даже провалилась в подкоп на собственном огороде), и зэки слышали, как матери сзывают детей, запоминали имена, а потом окликали, заговаривали.
— А еще зэки медальоны красивые делали и нам через забор перебрасывали. Поднимешь — а в нем жук.
Татьяна Васильевна ведет географию. На уроках она рассказывает, что самой развитой в районе является сфера услуг. В эту самую сферу и идут работать ее ученики. Как говорит директор явасской школы Лидия Михайлова, еще лет пять назад 90% выпускников поступали в юридические и милицейские вузы, после чего шли в колонии офицерами. Теперь поступать стали во все ближайшие институты. Потому что на зону теперь берут с любым образованием.
Три года назад в школе открыли кадетский класс: рукопашный бой, строевая подготовка, бальные танцы, история УФСИН, экскурсии по зонам. Выпускникам обеспечен пятилетний контракт на работу. Самые тихие пойдут в инженеры на тюремное производство. Двоечники окажутся в охране. Самые одаренные — в училище ФСБ.
В этом году в кадеты записались 25 девятиклассников из 49-ти.
…Темнеет, на зоне объявляют отбой, зэки медленно тянутся к бараку, караульные вышки превращаются в силуэты.
— Меня однажды попросили в школе на зоне уроки вести, — подливает мне чаю Татьяна Васильевна. — И вроде все хорошо: чисто, заключенные ходят по струнке. Но понимаю: не могу тут. Не потому что преступники. Потому что у них нет свободы.
Больше в Явасе слово «свобода» я не слышала ни разу. Между проволокой
В гостиницу возвращаюсь уже в темноте. Кратчайший путь с улицы Дзержинского на Комсомольскую — по болоту вдоль зоны. Слева — гараж с граффити «Я люблю заю» и два ряда колючей проволоки: забор вокруг огорода. Справа — та же проволока, но уже вокруг зоны. Мимо проносится стайка нарядных девушек, шпильки со всхлипом уходят во влажную землю.
— Но я ведь совсем, совсем не хочу бухать, — взволнованно говорит одна.
На пустыре напротив администрации проходит стадо коров. Позади начинается городской парк: старые сосны, засыпанные хвоей дорожки, макет столичного памятника «Рабочий и Колхозница», торчащий посреди сосен на постаменте со звездой. За памятником — танцплощадка: трехметровой высоты клетка из сетки-рабицы со скамьями вдоль стен и узким входом — представьте типичный обезьянник, только раз в восемь больше.
«Лагерь — мироподобен. В нем нет ничего, чего не было бы на воле, в его устройстве, социальном и духовном», — писал Варлам Шаламов. В Мордовии это утверждение переворачивается. Здесь мир подобен лагерю. Колючая проволока вокруг огородов, жилые бараки постройки 40-х… Но если тюрьма удерживает пространство прямыми линиями, строгими формами и идеальной чистотой, то поселки с их покосившимися избами, разбитыми дорогами и проплешинами огородов кажутся плохой копией тюрьмы.
Из зоны не доносится ни звука. Огни периметра светятся красным, яркие искры рассыпаются по земле, колючая проволока серебрится от фонарей. Сладко пахнет жасмин, гудят невидимые комары. Уютно. * Некоторые имена сотрудников УФСИН изменены. Мордовия. Картинки О вреде сострадания
- У нас женщина такая хорошая сидела, - говорит бабушка Лида, - Мужа убила. Говорит, подруга во всем виновата. Она и так знала, что муж налево ходит, а тут подруга приходит, говорит: твой-то у Светки развлекается, иди посмотри. Ну, застукала и убила. А если бы не подруга – то и не было бы ничего.
Когда бабушка Лида идет по поселку, козы Катька и Дашка трусят за ней, как собаки.
Вообще-то пасти коров в Явасе запрещено: все-таки поселок городского типа, да и навоз. Поэтому коров регулярно фотографируют, а фото передают на опознание. Без очной ставки опознать корову непросто, чистосердечного признания у них не бывает, поэтому все остается по-старому. Законен ли в Явасе выпас коз, я не спрашиваю: местные на вопросы о законах реагируют нервно, чаще всего начинают цитировать УК.
- Вообще у нас разные осужденные были. Одна, помню, рассказывала, как дочь свою сожгла: та маленькая была, с любовником ей встречаться мешала. А вроде нормальная женщина…
Много лет до пенсии бабушка Лида работала в комнате свиданий. Следила за соблюдением порядка, проверяла передачи.
- Родственники обычно берут лишние продукты, половину осужденной пододвигают, половину мне. И деньги предлагали, и все. Но я всегда говорила: «Мы – только за зарплату работаем». Ни разу лишнего не передала.
- А из сострадания?
- Из сострадания? – удивляется бабушка Лида, - Ой, деточка, такого у нас сроду не было. У нас – только инструкции. О модернизации
- Мы же менты! Тут куда не сунься – всюду менты, больше работы-то нет. Цветные менты – те, что на воле, а мы – просто менты. Когда в спецназе служил, мы одного с наркотой брали. Так он говорит: обыскивайте меня и забирайте, что есть: продукты там, шоколадки. Чем цветному менту попадет – лучше вы заберете. Это потому что нас меньше не любят.
Вечер субботы. Уличное кафе за зданием бани. В динамиках играет попса (тюремный шансон в Явасе я не слышала ни разу), пиво заказывают сразу вместе с водкой: за пьянство на зоне увольняют, а выходных всего два.
За столиком снаружи – четверо. Все – бывшие или нынешние сотрудники: охрана, оперативники, конвой.
Бывший начальник конвоя Слава недавно «откинулся» - вышел на пенсию. Работу любил. Говорит, большая часть «сотрудников» помнят, что работают с ворами и убийцами, и всех ненавидят. Иначе в конвое: «Мы осужденного берем, обнимаем нежно, и с рук на руки передаем. А статью его и не спрашиваем».
- Да урки вы! – вмешивается сосед Антон. – Сами урки, и работаете с ними. Обнимает он! Я вот на периметре вообще этих урок не вижу.
- Да ты там одними бабами командуешь, - обижается Слава, - А мы – элита, мы как спецназ. Если спецназ на фронте – вместо него идет конвой.
Виктор - оперативный сотрудник. Долго не могу понять, в чем его работа.
- Мы надзор ведем, у нас научный подход, - пьяно говорит Виктор. - Все, как президент говорит: модернизация, инновации…
- Да какие в вашем деле инновации?!
- Стукачи у них, - вмешивается Слава, - Вот я устроился на работу. За мной начинают ходить 10 оперативников, посылают ко мне 10 осведомителей-осужденных. Если меня купят, если я принесу им сигареты, бутылку, деньги возьму - все, я уже не работаю. Я до армии на зоне работал – все носил: и вино, и водку. Меня ловили, но поймать не могли. А с армии вернулся – уже научился работать. Чтоб меня зэк о чем-то незаконном попросил? Чтобы я ему что-то дал? Да хоть меня расстреляй. Брат родной будет сидеть – ты ему поможешь, а он тебя, чтобы по УДО выйти, сдаст.
- Брат? – не верю я.
- А ты вообще кто? – вмешивается Виктор, - Журналист? Диктофон включила, да? – я понимаю, что он совершенно трезв. О династиях
Маршрутка Явас – Потьма забита людьми: все возвращаются с субботнего рынка.
- Витек, ну Вите-ек, останови у зоны, - канючит тетка на заднем сиденье.
- Не положено. У магазина остановлю.
- Вите-ек, ну зачем мне в магазин, мне ж на работу.
- А ты б в магазин зашла, мужичку бы своему водочки купила, - отшучивается ленивый Витек.
- Зачем мне водочка, у меня самогонка припасена. Ну будь человеком, останови у зоны!
Я выхожу в Сосновке. 3,5 тысячи жителей, полторы тысячи зэков. Справа - ИК-7 строгого режима, слева - ИК-1 для пожизненных. Трусят мимо коровы, у ворот пасется неоседланная вороная лошадь, с гиканьем проносятся на велосипеде мальчишки.
По Сосновке идем вместе с Ирой. Они с сыном Ваней живут в двадцати километрах от поселка: «На автобус опоздали, будем попутку ловить. Не поймаем – обратно поедем».
Инна - медсестра в ЛИУ (лечебно-исправительном учреждении)-21: «У нас наркоманы одни. Отсидят, выйдут – снова колются, деньги на дозу воруют - и к нам. У нас они хоть поживут».
У большинства заключенных – ВИЧ. «Умирают они страшно. Колешь их, колешь... Антибиотики ведь болючие. Сама иногда ревешь».
Осторожно спрашиваю, можно ли найти работу на воле.
- А я свою работу люблю, – обижается Ира, - Я себя нигде больше не представляю. И Ваня стоматологом хочет быть. Хорошая профессия. Только если зубы не рвать. Потому что когда зубы рвешь, то брызги летят и кровь.
- Ну и?..
- Ну а если у зэка ВИЧ? О побегах Эй, на вышке! Мальчишка на вышке!
Как с тобою случилась беда?
Ты ж заглядывал в добрые книжки
Перед тем, как пригнали сюда.
(…) А если я на проволоку? Если
Я на «запретку»? Если захочу,
Чтоб вы пропали, сгинули, исчезли?
Тебе услуга будет по плечу?
Юлий Даниэль, «Часовой»
Стихотворение было написано в Мордовии. Ответ я хочу услышать здесь же.
… Утро воскресенья. Во дворе у ограды ИК-11 – веселье: орет музыка из колонок «Жигулей», ревет мотоцикл, носятся дети, кто-то уже танцует.
- Сегодня всем бараком гуляем. Пива будешь? Какой рано, двенадцатый час уже!
Барак неожиданно оказывается внесистемен. Кого-то поперли за пьянку, кто-то ушел сам, ездит на заработки в Москву. Дима и Паша служат в охране - самый низ тюремной карьерной лестницы. Наверное, для Яваса это социальное дно, но после остального поселка здесь неожиданно привольно.
Спрашиваю, как жить с нависающей над двором тюремной вышкой. Ребята только отмахиваются, привыкли.
- Просыпаюсь как-то от выстрела, - рассказывает Дима, - Ну, думаю – шина лопнула. Вдруг – второй. Значит, серьезно: первый в воздух дают, если кто к забору изнутри подошел, а второй уже на поражение. Потом выяснил – девчоночка одна во-он с той вышки стреляла, практически в нашем дворе.
- Попала?!
- Да хрен ее знает…
- А ты сам бы по зекам стрелял?
- Да куда они побегут, их на зоне знаешь как кормят! – вмешивается Паша.
- А как не стрелять?! Это ж работа, - пожимает плечами Дима, - Да это еще что! Ты не слышала, как у нас на Пасху стреляют. Берут кислородный баллон – и в костер. Чисто злых духов отогнать.
Госдума сравняет квас с алкоголем
Напитки, в которых содержатся более 0,5% спирта, в том числе квас, будут приравнены к алкоголю. Такое положение содержится к законопроекту о регулировании производства и оборота этилового спирта и алкогольной продукции, который Государственная Дума вскоре рассмотрит во втором чтении.
На совещании у первого вице-премьера Виктора Зубкова законопроект был в целом одобрен, его, с возможными техническими поправками, планируется принять во втором и третьем чтениях до конца недели, пишет «Газета.Ру» со ссылкой на «Ведомости». Ранее запрет на продажу алкоголя в ночное время не распространялся на пиво, теперь, если правительство не оговорит исключения, с 23.00 до 08.00 будет запрещено торговать любыми спиртными напитками, в том числе и квасом.
Также законопроект существенно расширяет перечень мест, где запрещено распитие алкоголя — в него войдут дворы, подъезды, детские площадки, зоны отдыха.
Круто- залил шары квасом, курнул запрещенной петрушки с огорода- все по взрослому
у моей сестры магазин не большой. Она решила поставить газовый счётчик. Там в процессе было много странностей, но вот что меня убило в конец это то что от неё потребовали посчитать сколько газа она тратит в среднем за год. Она затруднилась ответить и ей пришлось заплатить 3 т.р. что бы "специалист" ей это посчитал. Короче что то там высчитал и ей сказали, что если она потратит больше то должна будет оплатить кроме стоимости потраченого газа по счётчику ещё и пени! С какого??? А счётчик тогда на хрен вообще??? А теперь внимание - если она потратит меньше, то тоже должна будет заплатить пени кроме оплаты израсходованого газа! А это с какого??? Я в шоке с нашего гос-ва!
Та-та-та-та! Занавес.
