[kastet]

@Трактор, если б какой-нить Питер Джексон с современными технологиями экранизировал, то мощный бы ужастик получился бы.

До кучи. Прочел и Лесковского Левшу. А то со школы сам сюжет помню, но какой же там офигенный язык - всякие "тугамент", "досадная укушетка". Очень и очень.

[Боб]

Сообщение от kastet 

Перечитываю Вечера на хуторе ... Рассказ Страшная месть там где "редкая птица долетит до середины Днепра". Куда там Фредди Крюгеру.

Ооо, первая любовь)). Помню, как у него там когти росли под землей. Такой жуткий персонаж до мозга костей. Все его злодеяния не поддавались объяснению, кусок непознаваемого мрака, отчего было очень очень страшно. Сейчас понимаю, что такие персонажи имеют место быть. Стивен Кинг это наш Гоголь )).
Бекмамбетову б экранизировать Гоголя. А Вия просто переснять один в один или лучше старую версию проапгрейдить, т.к. найти достойную замену старым добрым советским актером не представляется возможным.

[kastet]

Сообщение от Боб 

т.к. найти достойную замену старым добрым советским актером не представляется возможным

а не смотрел новую экранизацию Тихого Дона? Мне сейчас дочка не дает особо посмотреть ничего, кусочками только попадал, поэтому вроде бы еще критиковать рано, но ощущение уже подозрительное. Картонно что-ли персонажи немного выглядят, у Герасимова роднее как-то. Но картинка красивая и Маковецкий молодец.

[Боб]

Сообщение от kastet 

а не смотрел новую экранизацию Тихого Дона? Мне сейчас дочка не дает особо посмотреть ничего, кусочками только попадал, поэтому вроде бы еще критиковать рано, но ощущение уже подозрительное. Картонно что-ли персонажи немного выглядят, у Герасимова роднее как-то. Но картинка красивая и Маковецкий молодец.

мельком совсем. Жена смотрела, а я через коридор слушал. Вообщем там, я так понял, - "така любов така любов!". Какой-то сериальчик дешевый про любовные отношения в кустах. Такое мнение сложилось. После любви должно быть начнется чернуха с боевыми кровавыми событиями. Боюсь, что это зрелище с перекосами, очень не гармоничное что ли. Сложная работа для нынешних спецов. Маленькое самоубийство, особенно для слабеньких. После Герасимова и Ко.... короче лучше не соваться в калашный ряд. Будем подождать, может лет через 5-10 еще один вариант появится с новыми фигурантами отечественного кинодела. Как и фильм про героический Сталинград. Должны ж когда-то и у нас появится спецы с масштабным воображением и возможностями.

[RedSefo]

ПОКАЗАТЬ СПОЙЛЕР - Маша в лесу

СКРЫТЬ СПОЙЛЕР

СКРЫТЬ СПОЙЛЕР

Через два часа Маша поняла, что заблудилась. Она все шла и шла, а тропинки все не было и не было. На часах было уже почти пять, сотовый показывал, что связи нет, вода в бутылке закончилась, а Маша окончательно убедилась, что она — дура. Больше всего на свете ей хотелось отмотать время на пару часов назад и как следует оттаскать саму себя за уши. Спрашивается, какого черта этой идиотке, Маше из прошлого, вздумалось вообще сойти с тропинки?.. Срезать захотела, да? Тупица, лошадь на каблуках! А страдает из-за нее теперешняя Маша, Маша из настоящего. Вот тебе и повидала бабулю. Покушала пирожков.

Лес был не очень густой, лиственный и довольно чистый. Подлесок почти отсутствовал, только в низинках росли колючие кусты, но Маше удавалось без труда обойти эти заросли. Земля под ногами была сплошь усыпана толстым слоем старой листвы, в которой глубоко увязали каблуки туфель. Поднявшись на очередной холмик, Маша поняла, что дальше ноги идти не хотят. Ты как хочешь, сказали ноги, хочешь — иди, хочешь — не иди, но мы останемся тут.

Маша огляделась. Посреди небольшой полянки рос старый дуб, корни которого выпирали из земли, словно уродливые скамейки. Маша расстелила носовой платок на одном из корней, толстом, как откормленная анаконда, и уселась отдохнуть.

— Эй, там, — послышался голос снизу. — Поаккуратнее. Чуть на голову не села.

Маша взвизгнула и вскочила на ноги, боковым зрением заметила шевеление у корней и тотчас метким взмахом сумочки поразила цель.

— Да чтоб тебя!.. — воскликнул кто-то. Из-за корня показалась голова маленького человечка, а затем на свет выбрался и весь человечек — ростом не больше кошки, с оттопыренными ушами и лысой головой.

Маша раскрыла от удивления рот и на всякий случай еще раз замахнулась сумочкой.

— Без рукоприкладства! — предупредил человечек. — Не связывайся, хуже будет.

— Ты кто? — выдавила Маша.

— Гном, — сказал гном. — А что, не заметно?

Маша неуверенно кивнула.

— А ты кто? — требовательно спросил гном.

— Кто?.. Я? — удивилась Маша. — Ну… Я — Маша.

— Так и думал, — пробормотал гном. — Ладно, хорошо.

Маша, широко раскрыв глаза, смотрела, как гном наклоняется, поднимает с земли зеленый колпачок — в тон курточке и штанам — и напяливает его на голову. Ей смутно вспомнились какие-то истории о том, что если поймать гнома, то он будет вынужден отдать тебе свой горшок с золотом. Или это были не гномы?.. А кто тогда?.. Уж точно не единороги.

Она наклонилась, ухватила гнома за ногу и быстро подняла его в воздух.

— Эй! — возмущенно воскликнул гном. Колпачок снова свалился с его головы, а сам гном принялся дрыгать в воздухе руками и ногами. Полы его курточки задрались, обнаружив под собой несвежую серую рубаху.

— Я тебя поймала! — сообщила Маша.

— Ну, а теперь отпусти! — завопил гном. — Отпусти живо, слышишь! Я жаловаться буду!

— Ты должен мне горшок с золотом, — сказала Маша.

Гном перестал дергаться в ее руках.

— Что? — удивленно спросил он. — Я тебе должен — что?..

— Горшок с золотом, — повторила Маша. — Я тебя поймала, и… У тебя ведь есть где-то горшок с золотом, да? Вот, он теперь мой.

Гном несколько секунд ошарашенно молчал, потом сказал:

— Совсем дура, да? Это у лепреконов золото. А я гном. Ты что, не можешь гнома от лепрекона отличить?

Маша покраснела.

— А теперь медленно опусти меня вниз, — сказал гном. — Психопатка.

В стволе дерева, у самой земли, между корнями, со скрипом отворилась дверца и оттуда выглянул еще один гном, с длинной седой бородой.

— Ты чего расшумелся, Пип? — спросил он.

Потом близоруко сощурился и уставился на Машу.

— О, — сказал он. — Ясно.

— Она меня поймала! — завопил гном Пип. — И не отпускает! Требует какие-то горшки с золотом.

Маша покраснела еще больше и осторожно опустила гнома на землю. Тот принялся отряхиваться и поправлять на себе курточку, бросая на Машу возмущенные взгляды. Подняв колпачок, он снова натянул его на голову.

— Та-ак, — сказал старый гном. — Понятно. Значит, с золотом?

Маше было стыдно.

— С лепер… лепреконом перепутала, — призналась Маша. — Темно тут у вас, в лесу… И еще я линзу потеряла, — зачем-то соврала она.

— Угу, — кивнул старый гном. — Ты чего вообще по лесу-то шарахаешься? Это сейчас в таком наряде принято на лепреконов охотиться?

Маша машинально одернула юбку.

— Заблудилась, — сказала она.

— Срезать решила? — строго спросил гном.

Маша кивнула. Ей начинало казаться, что в ее организме предусмотрены неисчерпаемые запасы красноты.

— Имя?

— Мое?..

— Свое я знаю, — сказал старый гном. — Хотя тебе, возможно, не скажу.

— Я Маша, — сказала Маша.

— Так и думал, — кивнул гном. — Значит, так. Существование гномов — это секретная информация. Ясно?.. Людям про нас знать не полагается. Поэтому — забудь, что нас видела.

— Хорошо, — кивнула Маша.

— Как-то ты слишком поспешно соглашаешься, — неодобрительно покачал головой старый гном. — Не верю.

— Разболтает, — подтвердил гном Пип, которого Маша спутала с лепреконом. — Как пить дать, растреплет всем вокруг.

— Согласен, — сказал старый гном. — Слушай сюда, Маша. Расскажешь кому про нас — тебе же будет хуже. Усекаешь?

Маша поморгала глазами, поджала губу и неуверенно кивнула.

— Поклянись страшной клятвой, — потребовал старый гном.

Маша задумалась. Страшных клятв она не знала, поэтому сказала самое страшное, что пришло ей в голову:

— Чтоб у меня уши отсохли!

Гномы переглянулись. Молодой пожал плечами.

— Сойдет, наверное.

— Нас устроит, — вынес вердикт старый гном.

— А что будет, если я нарушу обещание? — полюбопытствовала Маша.

— Ну, во-первых, отсохнут уши, — серьезно ответил старый гном. — Если, конечно, ты не соврала на этот счет. А во-вторых, продолжительное лечение в психиатрической клинике тебе обеспечено. Еще вопросы?

Вопросов у Маши было великое множество, но она не знала, с какого начать. Гномы по-своему истолковали ее молчание.

— Ну, тогда всего хорошего, — сказал молодой. — И если увидишь еще гномов, не вздумай их ловить. Лепреконы все в Ирландии. Под Брянском их отродясь не водилось.

С этими словами он развернулся и направился к дверце в корнях дерева, явно собираясь скрыться там.

— Постойте! — воскликнула Маша. — А я как же?..

Оба гнома поглядели на нее.

— А что с тобой?

— Я заблудилась! — жалобно напомнила Маша.

— А, точно, — сказал старый гном. — Значит, так. Пойдешь сейчас вон туда. Километра через полтора, как почувствуешь, что идешь в гору — возьми чуть севернее. Там за холмами овраг, тебе его надо обойти. Ну а потом все просто, поворачиваешь прямо на запад и топаешь. Как дойдешь до дороги — иди направо, там деревня. Забралась ты далеко, так что поторопись. До дороги тут километра четыре… М-да, ну, главное — в темноте дорогу не проворонь. А то скоро темнеть начнет. Усекаешь?..

Маша поняла, что остаток жизни ей суждено провести, плутая в лесу. Если с направлением «идти туда» все было более или менее ясно, то указание «взять севернее» запутывало вопрос до невозможности, и на этом фоне слова «потом прямо на запад» выглядели просто издевкой. Она зашмыгала носом и собралась плакать.

— Та-ак, — протянул старый гном. — Ясно. Тогда другой вариант. Идешь сейчас строго на север… В этом вот направлении. Никуда не сворачивать!.. Усекаешь?.. Пойдешь и выйдешь к речке. Потом вдоль речки влево. Выйдешь к той же деревне. Правда, будет подальше… Сильно подальше. Километров восемь, если не девять. Но к ночи должна добраться.

На словах «к ночи» Маша не удержалась и уронила слезинку. Гном помоложе фыркнул.

— Ну, а как ты хотела?.. Сама забралась в чащу — самой и выбираться!.. Не можем же мы тебя провожать.

Маша на секунду прекратила плакать и жалобно посмотрела на гнома. Молодой гном сердито покачал головой.

— И даже не проси, — сказал он. — У тебя шаг сколько, сантиметров пятьдесят, шестьдесят?.. А у меня — десять. Для тебя до дороги четыре километра, а для меня, считай — все двадцать пять. По пересеченной местности.

— И потом еще обратно столько же, — добавил старый гном.

— Нет, нет, даже не проси, — заключил молодой.

— И хватит плакать уже, — сказал старый. — Пока ты тут плачешь, солнце все идет к закату.

Маша хотела ответить: «Хорошо», но рыдания заглушили ее слова.

— Слушай, может, к лешему ее?.. — спросил молодой гном.

— Сожрет, — убежденно сказал старый. — Настроение у него ни к черту.

— Н-не надо! — сквозь слезы попросила Маша. — Не надо к лешему-у!

В ложбине за ее спиной затрещали кусты.

— Чего шумим? — спросил глубокий бас. — Отставить непорядок.

— Да вот, — объяснил старый гном, указывая на Машу. — Заблудилась.

Маша обернулась. Из кустов неторопливо выбирался огромный бурый медведь.

— Здорово, Егорыч, — приветствовал медведя старый гном.

— И тебе здравия желаю, — пробасил медведь Егорыч.

Час назад, встретившись с медведем в чаще леса, Маша наверняка нашла бы в себе силы преодолеть те несколько километров, что отделяли ее от деревни. Если и не бегом, то уж точно спортивным шагом. Но теперь, после встречи с лесными гномами, появление говорящего медведя казалось не только вполне нормальным, но даже отчасти закономерным. Тем не менее, на несколько мгновений она прекратила плакать и даже отодвинулась на пару шагов в сторону, чтобы дать медведю дорогу.

Прокосолапив по полянке к дубу, медведь Егорыч тяжело опустил зад на один из выпирающих из земли корней. Только теперь Маша заметила, что через плечо у него была перекинута лямка, а на лямке висел скрученный из бересты кузов в два обхвата, до середины наполненный малиной. Кузов медведь поставил на землю подле ног.

— Ну, — сказал он. — Доложить обстановку.

Одну лапу он запустил в кузов, зачерпнул оттуда ягод и неторопливо закинул их в пасть.

Гном Пип раскрыл было рот, но его старший товарищ сделал ему знак ладонью и начал сам:

— Девчонка вот заблудилась, — сказал он. — В деревню шла.

— Маша небось? — строго спросил медведь у Маши.

Маша кивнула и приготовилась снова заплакать.

— Отставить слезы, — скомандовал Егорыч. — Плакать будем по моей команде.

— Хо… хорошо, — выдавила Маша.

— Цель следования?

— А? — не поняла Маша.

— В какую деревню шла? — подсказал старый гном. Медведь неодобрительно зыркнул на него.

— В Соловьевку, — шмыгнув носом, сказала Маша.

— Так и думал, — заключил медведь. — Что, на лето к бабушке?

Маша кивнула.

— Ядвиги Гавриловны внучка?

Маша заморгала глазами. Столкнуться в лесу с говорящим медведем — это еще туда-сюда, но вот обнаружить, что медведю прекрасно знакома ваша бабушка…

— Старший по званию задал вопрос! — нетерпеливо пробасил медведь. Лапа опять опустилась в кузов, горсть ягод отправилась в пасть.

— Так точно! — вырвалось у Маши. — То есть, да. К ней. А откуда…

— А к кому же еще, — пожал плечами медведь. — Знамо дело.

Старый гном хлопнул себя ладонью по лбу.

— Голова садовая! — воскликнул он. — Надо было догадаться.

— Ну и что нам с тобой делать? — спросил медведь. — Ваши предложения?

Маша пожала плечами. Слезы предательски собирались политься снова, не дожидаясь никаких команд.

— А ты бы взял, и доставил ее, Егорыч, — предложил старый гном. — Тебе раз плюнуть, а старушка порадуется.

Медведь закинул в пасть еще горсть ягод и задумчиво посмотрел куда-то вдаль, на верхушки деревьев. Потом кивнул головой.

— Целесообразно, — согласился он. — Слушай мою команду!..

Никаких команд, впрочем, за этим не последовало. Тяжело заворочавшись, медведь Егорыч поднялся на задние лапы и поднял с земли свой кузов. Перевернув его, он вывалил ягоды прямо к ногам гномов. Потом опустил кузов обратно и жестом показал на него Маше.

— Мне что — туда?.. — удивилась Маша. — Но я…

— Отставить разговоры, — пробасил медведь. — В кузов, шагом марш.

В кузове Маша уместилась почти по пояс. Сначала она боялась проломить ногами тонкие стенки, но березовая кора оказалась упругой и плотной. Тогда Маша решила усесться, но сразу передумала — ей в голову пришло, что она перепачкает юбку ягодным соком. Потом передумала еще раз. Черт с ней, с юбкой, решила Маша и села, поджав под себя ноги. Теперь голова ее торчала из кузова, словно морковка из грядки.

— Устроилась? — спросил медведь. — Ну, как говорится — смирно!.. Равнение на знамя!

Мощным рывком он вскинул кузов себе на плечо и широкими шагами затопал прочь с поляны. Маша обернулась. Гномы глядели ей вслед, а куча помятой малины расползалась под корнями дуба. Маша помахала им рукой. Старый гном важно кивнул в ответ, а гном Пип сорвал свой зеленый колпачок и потряс им в воздухе.

Через минуту и гномы, и дуб скрылись из виду. Маша осторожно похлопала медведя по мохнатому загривку.

— А можно спросить… — начала она. — Я вот никак не могу понять…

— Докладывай, — прогудел медведь.

— А откуда вы знаете мою бабушку?

Медведь гулко усмехнулся.

— Кто ж ее не знает! — ответил он и замолчал, явно считая это объяснение исчерпывающим.

Машу терзало отчаянное любопытство, но донимать медведя ей не хотелось. Медведь, конечно, был говорящим и дисциплинированным, но все-таки — лесной зверь. Кто его знает, что ему придет в голову?..

Кузов раскачивался из стороны в сторону, и Машу укачивало. Усталость от долгих блужданий по лесу и пережитых эмоций наконец дала о себе знать, и в какой-то момент Маша просто случайно прикрыла глаза и…

— Эй! — пробасил голос над ее ухом. Тяжелая шерстяная лапа потрясла ее за плечо. — Подъем!

Маша открыла глаза и увидела перед собой бабушку.

— Ой, бабушка, — сказала она. — Привет.

Бабушка поправила на голове платок.

— Ты выбирайся из кузовка-то, — посоветовала она. — Освобождай емкость.

Маша обернулась. Позади нее нависал огромной лохматой фигурой медведь Егорыч. Лучи закатного солнца золотили его бурые уши.

— Подъем, — повторил медведь. — Прибыли.

Маша выбралась из кузова. Туфля свалилась с ее ноги, и Маша наклонилась в кузов, чтобы найти ее, а когда снова выпрямилась, наконец поняла, где находится.

Медведь шел через лес напрямик, игнорируя дороги, и доставил ее прямиком к задней стороне бабушкиного огорода. Слева под холмом журчала маленькая речушка, почти ручеек, убегая куда-то в чащу. Огородик, обнесенный ветхим заборчиком из жердей, поднимался по пологому холму вверх, туда, где стоял дом. Солнечные блики играли на стеклах.

— Вот молодчина, — похвалила ее непонятно за что бабушка. — Идем в дом. Чего на улице стоять… И ты, Егорыч, заходи. Делов-то, чай, нет у тебя сегодня? Пироги у меня, угощу.

— Не откажусь, — вежливо согласился медведь.

Втроем они прошли к задней калитке. Бабушка отворила ее и пропустила внутрь гостей, а потом снова затворила и накинула крючок на петлю. Поднявшись по тропке, протоптанной между капустных гряд, они оказались у самого домика.

— Вы идите в дом, — кивнула бабушка. — А я сейчас, до колодца… Нет, нет, не помогай, Егорыч, сама управлюсь. Что я, без рук?..

Подхватив деревянную кадушку с крыльца, она зашагала куда-то за дом. Маша обернулась к медведю.

— Я что-то… Знаете, как во сне… Смотрю вот и ничего не могу понять, — пожаловалась она. — Как… Я хочу сказать — откуда вы вообще знакомы с моей бабушкой?..

Медведь пристально посмотрел на Машу, словно пытаясь понять — шутит она или говорит серьезно. Под взглядом маленьких черных медвежьих глазок Маше на мгновение стало не по себе. Но это чувство промелькнуло и моментально ушло, когда медведь заговорил, понизив голос.

— Так ведь кто ж Ядвигу Гавриловну не знает?.. Ягу все знают.

— Что?.. Кого?..

— Ягу, — повторил медведь. — Ядвига Гавриловна — Я, точка, Га, точка. Ее весь лес знает. Я-то сразу понял, что ты ее внучка, и в разведку не ходи. Третьего дня докладывала, что ты приедешь в гости…

— Яга?.. Баба Яга? Моя бабуш…

— Ядвига Гавриловна, — уважительно поправил Машу медведь Егорыч.

Он почесал длинным когтем переносицу. Маша потрясенно молчала.

— А вот и она, — добавил медведь. — Идем, что ли, в дом? Пироги у нее знатные.

Он мягко подтолкнул Машу под лопатки.

И они пошли в дом.

[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]

[kastet]

Сообщение от Боб 

Как и фильм про героический Сталинград.

А вот прочел как-раз "В окопах Сталинграда". Интересные и актуальные рассуждения вечно молчаливого Фабера(не Юраи) о том, что все видели и ждали войны, но никто не готовился, отсиживались в кустах на сборах и тд. Как Керженцев читает Севастопольскую страду, где герои обороны Севатополя в специальных буфетах при гарнизоне кутят после боев. Книга понравилась, надо фильм заценить.

[RedSefo]

«Москва идет! Хоронись!» — испокон века кричали на Руси, предупреждая о приближении грозных представителей власти, исследованию природы которой посвящена новая книга Бориса Акунина «Вдовий плат». Она состоит из романа и повести: «Вдовий плат» и «Знак Каина». Столкновение двух систем государственного устройства — тоталитарной московской и демократической новгородской неизбежно вызывает вопрос: так ли уж сильно изменилась политика спустя века? Сегодня «Новая газета» с любезного разрешения издательства «АСТ» публикует отрывок из романа «Вдовий плат», который поступит в продажу в начале марта.

ПОКАЗАТЬ СПОЙЛЕР

СКРЫТЬ СПОЙЛЕР

СКРЫТЬ СПОЙЛЕР

В Крестах-сельце было, месяца ноября в десятый день.

Утром по Московской дороге примчали верховые, человек десять, все на больших, не способных для мирного дела конях, собою нарядные, в багряных с прозолотью кафтанах, только сильно грязные от осенней расхлябицы. Старший, в шапке с волчьим хвостом, крикнул старосту. Тот уж и сам бежал от дома, стряхивая с бороды крошки (время было завтрашное).

— Гостебная изба есть? — спросил сверху волчий хвост, не дослушав величания.

— Как не быть, коли положено. — Староста впопыхах не захватил чем покрыть голову и мял порожнюю макушку ладонью, пытаясь угадать, что за люди и какой от них ждать беды. — А как же. В порядке содержим. Две дороги через нас идут, одна с Пскова на Вологду, другая с Верху на Низ, потому и зовемся — Кресты…

— Кто снизу, а кто сверху, это вы, куры новгородские, скоро спознаете! — непонятно чему ухмыльнулся верховой. — Давай, давай! Показывай!

Гостебная изба, в которой останавливались торговые люди, гонцы или если ехал кто важный, была большая, но ветхая. Высокое крыльцо скособочилось под гнилым шатерцом, ступеньки промялись.

Староста семенил за быстро шагающим по горницам хвостатым (шапку не снял, ирод, на икону не перекрестился):

— Сейчас велю подмести, прибрать, сенца свежего на пол, печь растопим, отдохнете с дорожки…

Брезгливо наморщив нос на прыснувших со стола мышей, волчий человек выскочил обратно во двор, где ждали остальные.

— Встать кругом, никого не подпускать! — Старосте приказал: — Обеги село, скажи, чтоб из домов носа не высовывали. Сам вернись сюда к крыльцу. Жди.

Прыгнул с земли, по-татарски, в седло — и помчал назад, в низовую, то есть московскую сторону, только брызги грязи из-под копыт.

Спросить, кто таков, почему распоряжается, староста и не подумал. Кресты были село пуганое. А и что спрашивать? Чей Низ известно — великого князя, и ехать с той стороны, кроме какого-нибудь большого московского человека, дьяка, а то и боярина, было некому.

Четыре года назад, когда между Низом, Москвой, и Верхом, Господином Великим Новгородом, случилась большая война, так же вот налетели с Московской дороги великокняжеские татары, наделали делов: дома пожгли-пограбили, кто не успел спрятаться — мужиков поубивали, баб попортили, теперь вон татарчата по селу бегают.

Обходя дома, староста кричал одно и то же: «Москва едет! Хоронись!»

И с задней стороны бежали к лесу молодые бабы с девками, а хозяева набыстро прятали в тайники ценное. Село стояло на месте неспокойном, но бойком и жило сытно, грех жаловаться.

Через четверть часа в Крестах сделалось тихо. Оставшиеся боялись по домам, глядели через щелку в сторону Московской дороги.

Невеликое время спустя оттуда выползла серая змея: высунула голову на верхушку холма, спустилась на поле, вытянулась.

Староста волновался у крыльца, глядел из-под руки.

Никак войско? Неужто снова война?

Но разглядев за кучкой всадников возки и телеги, десятка три или четыре, выдохнул. Обоз или караван.

На всякий случай встал на колени и прихваченную во время обхода шапку сдернул. Однако никто важный, кому земно кланяться, из подъехавших возков не вышел. Полезли слуги в одинаковых зеленых кафтанах, будто горох из порвавшегося мешка. Что-то разгружали, тащили, развертывали.

Только раз староста понадобился — спросили, где колодец и чиста ли в нем вода. Зачерпнули, попробовали — показалась нехороша. Потащили бочонок со своей водой.

Ух ты! На ступеньки крыльца лег длинный красный ковер, растянулся прямо по грязи, до самой дороги. Юркие зеленые люди, перебрехиваясь суетливым, акающим московским говором, волокли в дом еще ковры, тяжелые сундуки, резные скамьи, кресло с высокой спинкой.

Другие, в багряных кафтанах, с двухголовой золотой птицей на спине, у каждого на боку сабля, поехали вдоль улицы, что-то выглядывая или проверяя.

Старосте снова стало тревожно. Что ж это будет-то, Осподи? Кого с Москвы несет?

Однако приехали с другой стороны, сверху, от Новгорода.

Переваливаясь из рытвину в рытвину, через Кресты прыгал кожаный короб на широких колесах, весь залепленный грязью. По бокам рысила шестерка конных холопов.

Староста подивился: осенью, по разбитому пути в колымагах никто не ездил, только сухим летом или зимой, на полозьях.

Но разъяснилось.

Один холоп соскочил, снял с задка деревянный стул, поставил на землю; двое других, дюжих, открыли дверцу, приняли на руки тучного старика в шелковой шубе, усадили. Старик оказался калека, а стул непростой, на малых колесцах: толкнули сзади — покатился.

Человека этого в Крестах видали и прежде, езживал. Большущий боярин, наместник от великого князя при Господине Великом Новгороде — Борисов Семен Никитич, кто ж его не знает. Ноги у него недужные, неходячие, зато руки загребущие. Это он со всех новгородских пятин для московского государя положенную дань собирает, зорко доглядывает.

Земно кланяясь московскому боярину, староста незаметно перекрестил живот. Ну, если всё готовлено для Борисова — оно ничего, нестрашно. Борисов — привычный, почти что свой, лютого зла не сделает.

Однако наместник, на старосту даже не взглянувший, тоже был беспокоен. Приподнимался на своем калечном стуле, тянул шею в сторону Московской дороги. Подрагивали жидкие усы, тряслась растрепанная желто-серая борода, росшая странно — пучками в обвод одутлого лица.

— Здесь ставьте! — крикнул Борисов слугам. — Поверните только. Как цыкну — сымайте меня под руки, и на коленки! Вон туда, там почище. И мягко ставьте, черти, не с размаху.

Тут все загудели:

— Едут, едут!

Староста обернулся вслед за остальными — Осподи-Сусе!

Московскую дорогу будто накрыла туча. По обе стороны, широко, ехали всадники, а по шляху все разматывалась, разматывалась лента из повозок, да конных, да пеших, и не было ей конца.

Только теперь догадался староста, кто это. Обмер: неужто сподоблюсь, своими глазами увижу самого великого князя Ивана Васильевича?

Нет, не сподобился. Глянул по сторонам главный над зелеными слугами человек — длиннобородый, грозный — и велел:

— Убрать этого! Больше ненадобен!

Схватили старосту за шиворот, отволокли от двора, поддали пинка — катись, чтоб духу не было.

* * *

Сначала понаехали багряные, очень много — до полутысячи. Слезли с седел, встали вдоль всей улицы сплошным частоколом, по обе стороны.

Потом приблизился одинокий всадник, казавшийся великаном, — он был непомерно долговяз, смирный старый конь под ним огромен, так что слуга, державший уздечку, едва доставал головой до холки.

Вся огромная колонна в Кресты не вошла, да она в селе и не разместилась бы — сотни повозок, тысячи людей и лошадей. Встали лагерем прямо в поле, споро и привычно.

Достигнув ковровой дорожки, чудо-всадник не торопился спуститься на землю. Он вообще был нескор. Сначала осмотрел всё вокруг, взглядом вроде бы скользящим, но внимательным. Человек был не сказать чтоб молодой, но и совсем не старый — будто без возраста; не красавец, но и не урод; борода не длинная и не короткая, острая; нос слегка хрящеватый, но не горбатый; лицо, лишенное всякого выражения, привыкшее скрывать чувства. Кроме высокого роста единственной приметной чертой великого князя была сильная сутулость, придававшая Ивану Васильевичу неуловимое сходство с черепахой, готовой чуть что спрятать голову в панцирь.

Главный зеленый слуга, сняв шапку, гибко кланялся плешью до земли, а разгибаясь, повторял:

— Пожалуй, государь, отдохнуть-покушать… Пожалуй, государь, отдохнуть-покушать…

Ничего вокруг не упустив, коротко задержав взгляд на коленопреклоненном наместнике, но даже не кивнув ему, сутулый наконец перекинул через седло журавлиную ногу, оперся о макушку конюха, ступил на ковер.

Уже на крыльце, не оборачиваясь, сделал назад вялый жест рукой. Кому следует — поймет.

И смотревший в спину государю наместник понял. Цыкнул — холопы под мышки подхватили его, тоже понесли в дом, но только до ступенек. Там Борисова приняли двое багряных богатырей и легко, словно мешок с соломой, поволокли дальше.

В гостебной избе будто побывал чародей — махнул волшебной палочкой и превратил убогую конуру во дворец. Закопченные стены и щелястые двери прикрылись висячими узорчатыми тканями, на полу заиграли многоцветьем персидские ковры, скамьи взгорбились подушками, стол устлался бархатной скатертью, а перед ним высилось резное сандаловое кресло.

Князю подали умыться — лили подогретой водой из серебряного кувшина в серебряный таз. Вот он вытер лицо, руки, бритую по-татарски голову, не глядя кинул полотенце и лишь тогда посмотрел на наместника, посаженного к столу, на скамью. Но опять ничего не сказал.

Стольничьи отроки — все гололицые, зеленокафтанные, почти неотличимые друг от друга — бесшумно подавали кушанья. Каждый ведал своим делом: один, востроносый и гибкий, с несказанной ловкостью разметал тарелки, будто сами вылетавшие из его руки. Другой раскутал горячие пироги-калачи и красиво разложил печеное мясо, курятину, красную рыбу. Третий зажурчал сбитнем: из хрустального поставца ровнехонько в край кубка. Казалось, это скатерть-самобранка готовится потчевать дорогого гостя, а помогают ей сказочные три-молодца-одинаковых-с-лица.

Они быстро исполнили свою работу и так же быстро куда-то исчезли, будто растаяли. Но государь не ел — ждал, пока всё испробует кравчий. Тот — сосредоточенный, строгий — откусил понемножку от каждого куска, пригубил сбитня. Проверенное ставил Ивану под правую руку. Князь смотрел на еду голодно, даже сглотнул слюну, но ни к чему не притронулся. Нужно было полчаса ждать — не начнутся ли у пробователя колики, не приключится ли рвоты. Вот кравчий, утирая губы, вышел вон, молиться за государево и свое здравие.

Великий князь терять время попусту не привык. Полчаса перед трапезой у него всегда отводились для какого-нибудь важного разговора.

Князь рассматривал наместника Борисова, тот слегка ежился, но глаз не отводил — Иван Васильевич в слугах украдливости не любил, и глядеть на государя полагалось истово, честно.

— Ну, Семен, сказывай. Сначала про главное, — наконец разомкнул уста владыка московской земли. Голос у него был очень тихий. Такой бывает у людей, которые твердо знают, что каждое сказанное ими слово будет жадно уловлено.

Наместник обошелся без приветствий-величаний, зная, что великий князь в беседе с глазу на глаз суеречия не терпит.

— За четыре года, что ты не был в Новгороде, государь, у нас там… у них там, — на ходу поправился Борисов, — многое поменялось. Про то, как ты их кровью поучил, новгородские помнят, но наука им впрок не пошла. Раны свои они зализали, сызнова забогатели, зажирели, замноголюдели. Новгород — он ведь что ящерица, взамен старого хвоста быстро нарастает новый. За своих убитых при Шелони, за казненных бояр, за пожженные деревни, за отрезанные носы новгородские Москву ненавидят люто.

— Не повторяй известное, про что раньше доносил, — недовольно перебил Иван. — Про литовских любителей говори. Что нового?

Боярин заговорил быстрее:

— Плохо, государь. Косит Новгород на литовскую сторону. Московские доброжелатели, кто за тебя стоит и со мной дружбу водит, повседневно опасаются за жизнь и имущество. На Славенском конце две улицы были наши, всегда на вече за нас кричали. Теперь умолкли. Бояр, кто был за Москву, вече приговорило к «потоку». Это когда врываются на двор и всё грабят дочиста. Сам степенной посадник Василий Ананьин распоряжался погромом.

— Что, поубивали верных мне людей? — нахмурился Иван.

— Нет, государь, в Новгороде не убивают. В Новгороде грабят. Они как считают? У кого денег нет, тот слаб, неопасен. Если ты разорен — ты никто. Живи себе, кому ты страшен. И всяк потому за свое добро трясется. Нет больше на Славне твоих сторонников, государь. Потеряли мы Славну.

Князь подвигал вверх-вниз кожей на лбу.

— Славна — это который из концов? Запамятовал я за четыре года, а мне это сейчас нужно понимать.

— Дозволь, государь? — Наместник взял половинку разрезанного кравчим яблока. — Вот он, Новгород. Сверху вниз поделен надвое рекой Волхов. Посередке проходит Великий мост, соединяющий левую сторону, Софийскую, с правой, Торговой. На Софийской стороне, вот где семечка, ихний кремль, называется Град. Там сидит владыка-архиепископ, собирается Господа, совет вышних людей. А еще Софийская сторона поделена на три конца, — Борисов провел ногтем по мякоти. — Наверху — Неревский конец, под ним — Загородский, внизу — Людин. На правой, Торговой стороне происходит Великое вече и стоит Вечевая изба. Тут два конца: сверху — Плотницкий, внизу — Славенский. Вокруг всего города Острог — вал со стеной и башнями, но Новгород тянется и дальше, разросся посадами во все стороны. В пяти внутренних концах боле шести тысяч дворов, а сколько в посадах — Бог весть, не считал никто.

Иван смотрел и слушал внимательно. Спросил:

— Сколько всего народу в городе и посадах?

— Тыщ шестьдесят, а то и восемьдесят. Другого столь великого города ближе Рима иль Царьграда нет.

Великий князь вздохнул. В Москве людей было вдвое меньше.

— Ладно. Про степенного посадника сказывай. Враг мне Василий Ананьин? Опасен?

— Враг-то враг, да не в посаднике дело. Что посадник? Одно прозвание, настоящей власти у него нет. Про Новгород что понимать надо? Там не так, как на Москве. У нас твоя милость — государь, ты и правишь. Бояре тебе служат, их жены по теремам сидят, не видно их и не слышно. А у новгородских женок обычай иной, вольный. Вот есть в Новгороде владыка-архиепископ, есть степенной посадник и степенной тысяцкий, есть кормленый князь — войско водить, есть Совет господ, есть Великое вече, есть купеческие товарищества, да у каждого конца свой посадник, да у каждой улицы выборной староста, а правят всей этой махиною, истинно правят, не мужи бородатые-череватые, а три бабы. Зовутся они — «великие женки». Там сейчас говорят: Земля на трех великих китах стоит, а Новгород — на трех великих женках. Одна — Марфа Борецкая, другая —
Настасья Григориева, третья — Ефимия Горшенина. Это они меж собой решают, кому выбираться в степенные, что решать вечу, куда Новгороду поворачивать — к Москве или к Литве. У каждой женки свое прозвище. Марфу зовут Железной, потому что она как топором рубит. Настасью — Каменной, она крепче стены стоит. Ефимию — Шелковой. Эта обхождением ласкова, стелет мягко, но удавку на шею накинет — дух вон. Кабы великие женки стояли заодно, Новгорода было бы никакой силой не взять. Очень уж у них денег много. Можно любое войско нанять, любых союзников купить. Но на твоей милости выгоду, Марфа Железная с Настасьей Каменной издавна враждуют, а Ефимия Шелковая тоже свои кружева плетет. Как не было меж ними четыре года назад, перед той войной, единства, так и теперь нет. Будто три змеищи — то переплетутся, то расшипятся, перекусаются. И город тоже на части разламывается.

Князь облизнул узкие губы, следя за сыплющимся в стеклянных часах песком — мера была получасовая. Когда весь песок высыплется, пора приступать к трапезе.

— Не повторяй мне, Семен, что в грамотках многажды писывал. Скажи лучше, которую из великих женок на мою сторону оборотить можно? Знаю, что не Борецкую: я у ней после Шелонского боя сына казнил. Из других двух кто нам пригодится? Думал ты про это?

— Думал, государь. Как не думать? Гляди сам. У Ефимьи Горшениной вся торговля — западная: с немцами, шведами, датчанами и даже дальше. Мы ей вовсе не нужны, Ефимия и духу московского не выносит. Иное дело Настасья Григориева. Баба она хитрая, лукавая, и веры ей, конечно, нету, но…

Наместник обернулся на шорох — это качнулась на сквозняке одна из узорчатых драпировок, наскоро прицепленных к потолку, чтобы скрыть от светлых государевых очей грязную стену.

Иван Васильевич оборвал боярина:

— Не мели пустое. Кому на свете вера есть? Дело говори.

— …У Григориевой торговля по большей части — низовая, русская. Настасья у нас хлеб закупает, у себя продает. А у новгородских как? Куда мошна повернута, туда и глаза смотрят.

— Ясно. А которая из трех женок сильнее? — погладив рыжеватую бороду, спросил князь.

— Марфа больше на Софийской стороне сильна, да не во всех концах. В Неревском и Загородском почти все улицы сейчас за нее. А вот в Людином конце…

Видя, что Иван косится на расчерченное ногтем яблоко, Борисов еще раз показал:

— Неревский конец — вот здесь, слева наверху. Там у Марфы Борецкой палаты, и многие ее подручники тоже там живут. Настасья обитает в Славенском конце — тут вот, внизу справа. Она на Торговой стороне сильнее. Ефимия же проживает в самой середке, в Граде, никаких улиц за собой не числит, много челяди не держит. Она чем сильна? Со всеми передними людьми в дружбе, и врагов у нее нет. К кому из двух других Шелковая примкнет, та и берет верх. Вот как оно у них, у новгородцев. Переменчиво.

Опять молчал государь, барабанил костлявыми пальцами по столу, глядел на сыплющиеся песчинки, думал.

— …В Новгороде всегда первым из первых владыка был. Как пастырь решит, так они и делали. Что преосвященный Феофил?

Наместник пожал плечами:

— Всё то ж. Ни богу свечка, ни черту хвост. Я надавлю — он за Москву. Марфа надавит — он за нее. Но ты же сам такого владыку в Новгороде хотел, бессильного…

Опять замолчали. Борисов ерзал на скамье, прел в куньей шубе, по лбу стекал пот, а вытереть рукавом было непочтительно.

— Что прикажешь своему рабу, государь? — наконец осторожно спросил он. — В Новгород ли вернуться, при тебе ли состоять? Коли вернуться, что к твоему прибытию сделать? А пуще всего скажи: как думаешь с новгородцами поступить, милостиво или строго?

Иван поднял на него тяжелый взгляд.

— Давно ты, Семен, на Москве не был. Нового дворцового обычая не знаешь. Ныне живем по-цареградски. Государю вопросов не задают. Спросит — отвечают. Запомни.

— Прости старика, батюшка, откуда ж мне было знать? — испуганно пролепетал боярин и напугался еще больше — получилось, что опять спросил.

У князя по неподвижному лицу скользнула легкая судорога — так он улыбался, и то нечасто.

— Ладно, ступай. Трапезничать буду. После скажу, как тебе быть.

Хлопнул в ладоши. Вошли двое, подняли наместника, понесли кулем прочь, а он, вися на руках, пытался обернуться и поклониться — не получалось.

Оставшись в одиночестве, великий князь наконец поел. Медленно, без разбора — что рука возьмет. Откусывал понемногу крепкими зубами и долго, обстоятельно жевал, немигающе глядя на огонек свечи. Ивану было все равно, чем утолять голод. Как только почувствовал, что сыт, — перестал.

— Через час разбуди! — сказал он в сторону прихожей, зная, что услышат.

— Мехом накрыть, государь? — ответили из-за двери.

— Ничего не надо.

Князь пошел к лавке, скинул подушки на пол, лег на голые доски, сложил руки на груди — прямой, будто покойник. Всегда так спал, и засыпал быстро.

Когда дыхание спящего стало ровным и глубоким, из-за свисающей материи — той, что давеча шелохнулась, — выскользнула зеленая тень, шмыгнула вглубь дома.

[kastet]

Давно собирался почитать, но добрался только после новостей о смерти Умберто Эко. Выбрал для начала "Имя Розы". Очень хорошая книжка. Наверное, ее лучше читать, когда хорошо знаешь историю средневековой Европы, но и так захватывает сюжетом, кучей исторических отсылок и философских вопросов. Рекомендую, кто еще не читал.

[Раздолбай]

Дж. Лондон: рассказы для будущих революционеров
[Информация только для зарегистрированных пользователей. ]
Дата: 21.08.2016 г. Добавил: possumus Печать E-mail


Думаю, такой знаменитый писатель, как Джек Лондон, в представлении не нуждается. Даже те, кто не знаком с его творчеством лично, явно слышали и о «Белом Клыке» и о «Сердцах трёх», и о «Мартине Идене». Это та классика, с которой волей-неволей знакомишься в течение жизни — слишком известные вещи, чтобы совсем уж пройти мимо.

Но если немного углубиться в творчество «поэта Северной Глуши», то можно открыть для себя и мир его рассказов: суровых, правдивых и беспощадных, как сама жизнь. Джек Лондон, живший в обществе оголтелого капитализма, где богатому позволено всё, а бедный в прямом смысле зарабатывает на хлеб потом и кровью, не мог оставаться равнодушным к окружающим реалям. И, читая его рассказы, мы видим не просто Лондона-прозаика, певца Севера, а остро чувствующего несправедливость человека, старающегося с помощью слова передать своё умение чувствовать.

К каким рассказам стоит обратиться перво-наперво?

В первую очередь — к рассказу «Мексиканец», достаточно известному читающим людям с левыми взглядами. Произведение о юноше-революционере, всю свою жизнь видевшем в служении Революции и совершившего для неё невозможное — вещь очень показательная. Но показательна она даже не столько подвигом юного мексиканца, неимоверным усилием добывшего деньги на оружие восставшим. Другой важный момент отразил в одной из сцен Джек Лондон. Когда юноша-мексиканец только приходит к революционерам и получает для начала самую нереволюционную, бытовую работу (мытьё полов), он спрашивает:»Это для революции?» Получив утвердительный ответ, без лишних вопросов берётся за работу и выполняет её. Здесь писатель приводит нам очень важную мысль, что революция — это не только скачка на коне с шашкой, не только умение совершать подвиги, но и, самое главное, постоянная, часто нудная, ежедневная работа. Без неё никакие подвиги не принесут ожидаемых плодов. И как бы хорошо молодым мальчишкам и девчонкам, решившим связать свою судьбу с революционным движением, почаще об этом задумываться. Не приходить в организации с надеждой, что-де сейчас же стану вторым Че Геварой, а если не стану — то и нечего время терять, а уметь ежедневно работать, поборов лень и скуку и не ожидая молниеносных результатов.

Следующие два рассказа смело можно отнести к так называемой «пятиминутке классовой ненависти» — не ошибётесь.

«Под палубным тентом» — вещь не просто остросоциальная, а по-настоящему душераздирающая. Хотя написана безо всяких попыток писателя пробить читающих на слезу, а напротив, очень сурово и скупо. «Может ли джентльмен назвать женщину свиньёй?» — задаёт Лондон вопрос в начале рассказа. И, дойдя до конца, читатель отвечает — да, может. Если эта женщина — молодая знатная красавица, для которой отправить ребёнка на смерть, поиграть его жизнью — весёлая забава. Эта красивая дама с улыбкой ставит нищего мальчика перед соблазном: заработать за один раз целое, по его детским меркам, состояние, но при этом подвергнуться громадному риску погибнуть. И соблазн оказывается слишком велик. После трагической гибели ребёнка богатая красавица весьма опечалена: ведь это событие испортило ей настроение и создало определённые проблемы. Задумайтесь, уважаемые читатели, сколько таких современных состоятельных дам в пьяном угаре сбивают детей своими дорогими автомобилями, а потом искренне переживают об испорченном настроении и юридических проблемах? Так что произведение, право же, очень актуально для наших реалей.

Рассказ «Отступник « вызовет у вас не меньшее негодование по адресу любителей усесться на чужую шею. Порой так усесться, что шея эта начинает нещадно болеть, как, впрочем, и весь остальной организм. Это не понаслышке знает маленький герой лондоновского рассказа – мальчик Джонни, вынужденный целыми днями трудиться на фабрике. «Справедливый капитализм, в котором каждый, кто готов хорошо работать, получает достойные деньги», как-то неласково обходится с юным трудягой, тянущем на себе всю семью. Хотя работает мальчик настолько усердно, что в ушах у него стоит стук фабричных механизмов, благосостояние его не увеличивается. Вся мечта этого ребёнка — попробовать необыкновенное блюдо с названием «Плавучий остров», которое постоянно обещает приготовить его мать. Но когда блюдо всё-таки приготовлено, мальчик даже не ощущает его вкуса — до того он измотан монотонной фабричной работой. И опять-таки, вполне актуальный рассказ: отупляющий труд в карман «дяде», с минимальной зарплатой и желанием застрелиться под вечер, вполне присутствует и в наши дни. Отнюдь не всегда потому, что ты ленив и бездарен — порой просто не остается другого выхода. Да и наши мечты начать жить хоть немного лучше часто превращаются в такой вот “Плавучий остров”: когда после долгих лет мучительного труда это удаётся, измочаленному человеку уже, собственно, ничего и не надо.

Последний рассказ, о котором хотелось бы сказать отдельно — это «Куалу-прокажённый». Если бы Дж. Лондон мог переместиться вперёд во времени, то я думаю, данный рассказ он бы посвятил не только своему обществу, но и нашему. Всем тем, кто восхищается западным капитализмом, таким чистым и добрым к своим гражданам, абсолютно не задумываясь, какую цену за него платят страны «третьего мира». Рассказ, в сущности, об этом. Куалу — индеец, вождь тридцати прокажённых, скрывающихся от людей, чтобы не быть заживо погребёнными на острове Молокаи, где им придется медленно и мучительно умирать. На землю индейцев приехали белые люди — они частью истребили коренных жителей, частью споили ромом. Но ведь кто-то должен заниматься тяжёлым трудом и гнуть спину на плантациях? Оставшиеся индейцы не хотят работать на белых. Именно за этим новые хозяева земель начали привозить рабов из Китая, а китайцы, в свою очередь, завезли проказу. Заражённых индейцев запирают от мира и людей, лишая последней возможности дожить свои и без того отравленные болезнью дни на свободе. Поэтому люди, поражённые тяжёлым недугом, скрываются и поддерживают друг друга. Рассказ заканчивается трагически: властям надоело ловить строптивых прокажённых, и их решено попросту уничтожить. Расстрелять прямой наводкой. Ведь это не полноценные люди, а индейцы — к тому же, заразные. Люди третьего мира, не более того. Как и чернокожие жители Африки, задыхающиеся сегодня под тоннами технического мусора из стран с «хорошим западным капитализмом», которыми не жалко пожертвовать в угоду своего рыночного благополучия.

У Джека Лондона ещё много замечательных рассказов. О стойких и мужественных людях, о карикатурной погоне за прибылью, об индейцах, отстаивавших свою землю от белых, об отважных путешественниках, о верной любви. Но именно вышеприведенные произведения мне кажется правильным назвать «рассказами для будущих революционеров». Рассказами, пробуждающими чувство социальной справедливости, ненависти к толстосумам, пьющим соки из трудящихся, рассказами, зовущими на борьбу. Суровую и беспощадную, как Северная Глушь.

Ознакомьтесь с ними повнимательнее, не пожалейте одного-двух часов вашего времени. Быть может, они позовут на борьбу и вас?

[kastet]

Сообщение от Раздолбай 

В первую очередь — к рассказу «Мексиканец»

С этого и рассказа "Кусок мяса" началось мое увлечение боксом, которое сейчас переросло в ММА.