Посмотрел видео с сэмлером выше и решил выкласть такое вот видет, клевый парень)) Он раньше выпускал по 1му видео ежедневно)) Здесь он клево использует лупер педаль(типо рекордера, только это ефектор к гитаре, хотя можно и для всего использовать))) Вообщем вот, прикольный латинос))
15 августа, в день двадцатилетия со дня гибели Виктора Цоя, по всем каналам ТВ прошли фильмы о нем и записи его концертов. А чуть раньше на выборгском фестивале «Окно в Европу» был показан фильм Рашида Нугманова «Игла. Ремикс» – обновленный вариант его знаменитой ленты «Игла». Так что же, действительно «Цой жив»? Позвольте сказать свое мнение.
За эти двадцать лет Цой новых песен не пел, а журналисты оригинальнее не стали. Так что говорилась все та же жвачка про «последнего героя», шагнувшего из разбитого авто прямо в бессмертие... А Нугманов (давно убывший во Францию), тот и вовсе напрочь выпал из русского контекста. Для его подновленной видеочепухой «Иглы», которая хороша сама по себе как документ своего времени и не нуждается в «ремиксах», здесь нет аудитории.
Тем не менее смотреть на Цоя, отдыхая от приевшихся телевизионных физиономий, было приятно. Он не надоедает. Вспомнилась молодость, середина 80-х, когда хорошее настроение было – годами… Бойцы «красной волны русского рока» пришли похоронить обветшавшую лицемерную империю и начать новую жизнь. Это было настоящее войско. Быть с ними в одном зале означало участие в великой битве.
Воины русского рока, фантастически талантливые, поразительно быстро развивались творчески. За год выдавали столько песен, сколько другим хватило бы на всю жизнь. Бренчавшие в подвалах в один момент собирали стадионы. Мальчики из квартирных тусовок превращались в героев, призванных изменить порядок вещей и спасти свою землю.
Виктор Цой в этой битве не был ни последним, ни единственным героем. На рок-фестивале 1985 года никто бы не опознал в изящном подвижном мальчике, одетом, кстати, в красную рубашку, будущую «черную звезду» с таинственным глухим голосом пророка. Всего через два года на сцену ленинградского Дворца молодежи вышел тот Цой, которого ждали-поджидали судьба, слава и смерть. Из неопределенно-симпатичного восточного личика прорезался чеканный лик.
Голос зазвучал ниже, глуше, значительнее, будто шел к нам сквозь длинный подземный ход. Изысканная летящая диагональ профиля, грация черной пантеры, поразительная фотогеничность… А красной рубашки уже быть не могло – красный цвет отошел к Косте Кинчеву, и «алисоманы» были видны в городах за версту по соответствующим шарфам и дикому взгляду. Именно в творческой полемике с Кинчевым и «Алисой» сформировался канонический стиль Цоя – черный силуэт, статичность и трагическое бесстрастие в противовес буйству красного, театральности и бешеной энергии Кинчева. «Мы вместе!» – зажигал Костя. «Все говорят, что мы в месте, все говорят, но немногие знают в каком», – усмехался Цой. Он был младше Кинчева в реальности, но в творчестве оказывался как будто старше, опытнее, без горячечных иллюзий. Будто знал, что погибнет в бою. Через много лет повзрослевший Кинчев великолепно споет цоевскую песню «Я ждал это время – и вот это время пришло», с глубоким уважением к павшему товарищу-бойцу...
Такой быстрый, как у Цоя, творческий рост возможен только в здоровой, насыщенной творческой среде. Когда люди зажигаются друг от друга, когда есть настоящая конкуренция, подлинная борьба за аудиторию. Когда у тебя справа «Алиса», слева «Наутилус», впереди «Аквариум», позади «ДДТ», а вокруг еще восемь-десять талантливых коллективов с мощными лидерами (Гарик Сукачев, Петр Мамонов, дядя Федор Чистяков, Майк Науменко!) – тут не расслабишься. Не вылезешь, как сейчас, с одной-двумя песенками морочить народ. И такой плотной, воодушевляющей среды сейчас нет нигде, ни в одном виде искусства. Это было только тогда и только с этими ребятами.
Сегодня «красное войско» русского рока разгромлено. Ужасающее количество могил – там, где бурлила жизнь, где кипело настоящее творчество. Такое впечатление, что ребята своими криками и заклинаниями разбудили подземные силы, которые их же и уничтожили. Первым пал провозвестник «времени колокольчиков» гениальный Башлачев. Вторым – Цой. И – пошло-поехало…
«Следи за собой – будь осторожен», – предупреждал себя Цой, но сам осторожен не был. Резкая смена образа жизни, когда вместо бренчания по квартирам человек начинает вести тяжелое существование профессионального певца, да еще в условиях самодеятельного шоу-бизнеса, оказалась губительной. Смерть Цоя была еще и предупреждением о несбыточности надежд на новую светлую жизнь после похорон империи. (Как смерть Сережи Бодрова в 2002 году предупредила о черной катастрофической сути «гламурных» нулевых годов.) И всего через пару лет русскую песню накрыло мутной уголовной волной чудовищного шансона. Все сделалось настолько мерзким, слова так опошлились, а фигура певца стала такой дешевой, что нынешним вечно хихикающим юношам и не представить себе, что можно выйти на сцену в 25 лет и спеть своими словами, гордо и спокойно, о любви и смерти – высоко подняв голову.
Но ведь было, было! Был мальчик из Купчина, самоучка, «пэтэушник», как презрительно говорили тогда, одетый в жалкие обноски. Но носил их с неподражаемым достоинством. Он и в глаза не видел настоящего рок-концерта, а развился в самобытного, безупречно стильного артиста, у которого могло бы быть полнозвучное будущее.
Эх, куда деться от этого вечного русского чувства полынной горечи на губах, ощущения несчастья, неудачи, прерванного полета! Если бы Цой был жив, если бы все ребята того времени были живы – насколько иначе выглядела бы наша культура, да и наше общество. Но Цой умер, вот в чем дело. И тогда, 15 августа 1990 года мы не сочиняли приторных легенд про красивую смерть последнего героя, а тупо ревели и выли от горя и отчаяния…
Потом стали жить дальше.
Т. Москвина, "Аргументы.Ру"
точно в глаз. Это время ушло и, как мне кажется, именно с Цоем. А тогда нам казалось, что мы можем изменить мир или просто будем жить по другому.
Перед тем, как у меня "стрельнуло в голове", возникла какая-то непреодолимая тяга к Цою, хотя особо не страдал им никогда, и вроде б не весна была. Прочувствовал я его тогда сердцем, чудной момент в жизни, как-будто заряжался для прыжка.
